ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Dec. 2, 2025

Чем «Письма» для нас интересны

Стоит пояснить, почему книга англиканина из середины прошлого века может быть значимой для русских читателей сегодня. Все дело в том, что популярные православные авторы ХХ столетия — протоиерей Георгий Флоровский, Владимир Лосский, протопресвитер Александр Шмеман — были значительно больше озадачены тем, как объяснить специфику православной веры читателю либо чуждому Православия, либо православному, но утратившему связь со своими корнями. Льюис, напротив, хотел писать «просто христианские» книги, в которых что-то свое найдет христианин любой конфессии, и потому в «Письмах Баламута» очень мало специфически англиканского.

Характерный пример, к слову, можно увидеть уже в самом начале книги. Перевернув титульный лист с посвящением Толкину (кстати, католику), мы встречаем два эпиграфа — из Лютера («Если злой дух не бежит от Св. Писания, то самое лучшее — поднять его на смех: он терпеть не может презрения») и Томаса Мора («Сатана… этот гордый дух… не выносит насмешки»). Почему, собственно, именно эти два автора выбраны для эпиграфа? Для нас парадоксальность их соседства ощущается не так остро, но в принципе трудно представить себе более неожиданную пару. Томас Мор, известный обычно как гуманист и автор «Утопии», — это католический мученик, пострадавший во время основания Церкви Англии за отказ признавать короля Генриха VIII земным главой Церкви. Ну, а Мартин Лютер, как все мы знаем, — зачинатель Реформации, фактически «отец» протестантизма.

Итак, Льюис приводит в качестве эпиграфа, отправной точки для повествования, совпадающие по своему смыслу слова католика, пострадавшего за отказ принимать Реформацию, и слова отца Реформации. Тем самым он подчеркивает свое стремление говорить о тех вопросах христианской жизни, в которых не так важны конфессиональные различия — не игнорируя этих различий, не впадая в синкретизм, но обращаясь к базовым понятиям христианской веры и жизни.

Когда создавалась книга

Книга была опубликована как серия колонок в газете The Guardian — это не современная политическая газета (которая тогда так даже и не называлась), а англиканское периодическое издание. Письма публиковались по одному в каждом номере с мая по ноябрь 1941 года — во время Второй мировой войны, во время регулярных бомбежек Британии (от бомбы погибает и сам главный герой, «подопечный» Гнусика и Баламута).

Однако, как было уже сказано выше, если в чем-то и Льюис, и выдуманные им бесы и единодушны, так это в том, что сама по себе война куда менее важна, чем ее следствия в каждой отдельно взятой человеческой душе.

Зачем бесам война

Хотя сам Льюис незадолго до «Писем Баламута» написал эссе «Почему я не пацифист» (1940), в уста Баламута он вкладывает пространное рассуждение о том, что для бесов решительно безразлично, патриотом будет человек или пацифистом, если только ради своего патриотизма или пацифизма он будет готов отодвинуть Бога на второй план. «Пусть он сочтет патриотизм или пацифизм частью своей религии, а под влиянием партийного духа пусть отнесется к нему как к самой важной ее части. Потом спокойно и постепенно подведи его к той стадии, когда религия просто станет частью “дела”, а христианство он будет ценить главным образом за те блестящие доводы, которые можно надергать из его словаря, чтобы оправдать военные действия или же пацифизм. Не допускай одного, чтобы пациент рассматривал жизненные дела как материал для послушания Врагу. Если ты сделал сей мир целью, а веру — средством, человек уже почти в твоих руках, и тут совершенно безразлично, какую цель он преследует».

Война бесов забавляет, но не более того — сама по себе она не помогает губить людские души:

«Конечно, война несет немало забавного. Постоянный страх и страдание людей — законный и приятный отдых для наших прилежных тружеников. Но какой в этом прок, если мы не сумеем воспользоваться ситуацией и не доставим новые души нашему отцу?»

Отправить человека в ад может не война как таковая, а ненависть, которая ее сопровождает. Однако и здесь для бесов все не так просто: враждебность к далекому, почти карикатурному и воображаемому противнику не слишком пагубна для людской души, если в сердце остается место для практического сострадания к конкретному живому человеку: «Результаты такой выдуманной ненависти часто для нас огорчительны, а из всех людей англичане в этом отношении самые прискорбные тряпки. Они как раз из тех ничтожеств, которые вопят, что всех пыток мира мало для их врагов, а потом отдают чай и сигареты первому же раненому немецкому пилоту, оказавшемуся у их кухонной двери».

Надо сказать, что не одни англичане в те годы были способны разочаровать бесов своей способностью ненавидеть далекого злодея и сострадать конкретному побежденному врагу. Есть и многочисленные воспоминания о том, как в советской России после Великой Отечественной войны сердобольные женщины жалели пленных немцев, выносили им хлеб. Вот характерный рассказ одного немецкого солдата: «Из одного дома вышла пожилая русская женщина <…> [Увидев нас], она сразу повернулась и зашла в дом. Но скоро она вышла обратно и принесла немногого, что имела сама, хлеб и молоко. Неожиданно мы заметили, что она плачет и вытирает слезы фартуком. Мы узнали, что ее муж и два сына погибли на войне от немецких пуль».

Зачем бесам газеты

Как ни парадоксально, значительно больше пользы, чем война, демонам приносит, по мнению Баламута, само устройство современного мира с его газетами, радио, а сегодня — телевидением, Интернетом, соцсетями и мессенджерами (о них Баламут еще не знал, но нет сомнений, что они бы ему понравились). Старый бес объясняет племяннику, что поток информации, ежесекундно обрушивающийся на человека, служит отличным защитным средством от веры в Бога: «Твоя же задача как раз в том, чтобы приковать внимание подопечного к постоянно меняющимся чувственным впечатлениям. Учи его называть этот поток “настоящей жизнью” и не позволяй задумываться над тем, что он имеет в виду».

Вообще это первейшая задача искусителя — не допускать, чтобы человек задумывался о чем-то всерьез. Любая серьезная мысль для демонов опасна. Гнусику кажется, что для бесовского дела выгодна атеистическая наука (та самая, которая будто бы «доказала, что Бога нет»). Однако старый черт одергивает молодого идеалиста: серьезная наука заставляет задумываться, рассуждать, проблематизировать кажущиеся очевидными вещи. Все это ставит ученого в опасную (для адских сил) близость к Богу:

«Наука вынудит его задуматься над реальностями, которых он не может ни коснуться, ни увидеть. Среди современных физиков есть печальные тому примеры». Этого ни в коем случае нельзя допускать. Отвращать человека от веры нужно при помощи пустословия: «Самоуверенная тарабарщина, а не аргументы, поможет тебе удержать пациента вдали от церкви».

Информационный поток в дурном смысле слова демократичен, все голоса в нем равны. Слово о христианстве, о вере, о предельных смыслах человеческой жизни теряется среди тысяч и миллионов голосов. Внимание человека рассеивается, ему становится сложно высказать содержательную мысль, аргументировать ее, обосновать, построить целостное рассуждение. Мыслить, в конце концов, — это труд, и труд тяжкий. Одновременно та самая «самоуверенная тарабарщина» не стоит ничего, ее можно генерировать часами легко и свободно (в наши дни для этого и человек-то не нужен — довольно нейросети).

Чем бесы нас радуют

На этом рассуждении о науке и тарабарщине Баламут (и стоящий за ним Льюис) не останавливается, переходя от частностей к общему принципу. Для бесов вредоносна не только наука, но и вообще все подлинное и искреннее: радости и горести, наука и размышления. Все глубокое, живое и настоящее, даже если оно непосредственно не приводит к вере в Бога, уже по определению опасно для Баламута, потому что оно тем или иным образом работает на Господа. Разум создан Богом. Мир создан Богом. Красота мира создана Богом. Даже наслаждения — и те для чего-то созданы Им и только Им.

Великий православный святитель Марк Эфесский когда-то написал, что подлинно оценить красоту видимого мира нам больше всего мешают наши страсти. Поэтому-то Баламут и пишет:

«Всегда помни, что удовольствие, испытываемое в здравой, нормальной и плодотворной форме, лежит в зоне действия Врага. Я знаю, что с помощью удовольствий мы завладели многими душами. Тем не менее удовольствие — Его изобретение, а не наше. Он сотворил все радости и развлечения, а наши научные поиски до сих пор не дали результатов. Мы можем только побуждать людей к наслаждению тогда, когда это запрещено Им. Поэтому мы всегда стараемся отвести человека от естественных удовольствий к менее естественным, утратившим связь со своим Творцом и приносящим меньше радости. На этом пути формула человеческого падения такова: все больше жажда, все меньше удовлетворение».

Следуя этому принципу, Баламут и Гнусик стараются приучить своего «пациента» к ложным, подменным радостям. Подопечный Гнусика знакомится с поверхностно образованными, неверующими и циничными людьми из интеллектуальной среды, которые высмеивают веру и глумятся над всем на свете. О них можно сказать много дурного с христианской точки зрения, но для Льюиса самым важным оказывается то, что они неглубоки и живут совершенно пустой жизнью. Привычки и нравы этой среды таковы, что с их помощью бесам легко добиться своего: чтобы их подопечный «не делал ни того, что должен был делать, ни того, что ему хотелось». Есть такая английская поговорка: «Съесть свой пирог и иметь его при себе» (говоря по-русски, «и рыбку съесть, и в пруд не лезть»). Баламут хочет, чтобы люди лезли в пруд, промокали до нитки, но рыбку так и не ели; платили за пирог, но даже к нему не притрагивались.

Когда эта стратегия бесов почти достигает успеха и Баламут практически празднует победу над несчастным молодым «пациентом», он говорит прямо, что в конечном итоге бесы больше всего хотели бы, чтобы человека поглотило ничто:

«…христиане говорят, что Враг — это Тот, без Кого ничто не обладает силой. Нет, НИЧТО очень сильно, достаточно сильно, чтобы украсть лучшие годы человека, отдать их не услаждающим грехам, а унылому заблуждению бессодержательной мысли».

Баламуту здесь нельзя отказать в извращенной прозорливости. Он пишет: «Тебе даже не нужно будет использовать хорошую книгу, которую он действительно любит, чтобы удержать его от молитв, работы и сна; вполне достаточно колонки объявлений из вечерней газеты». Не правда ли, напоминает вечерний скроллинг ленты в социальных сетях, рилсы, шортсы, клипы и прочая, прочая, прочая?

Что бы посоветовал ангел

Когда Гнусик надеется соблазнить подопечного на громадное театральное злодейство, Баламут его осаживает: «Тебе, конечно, как и любому молодому искусителю, больше всего хотелось бы, чтобы ты мог доложить о какой-нибудь картинной подлости. Но помни, самое важное — в какой степени ты удалил подшефного от Врага. Неважно, сколь малы грехи, если их совокупность оттесняет человека от Света и погружает в ничто. Убийство ничуть не хуже карт, если карты дают нужный эффект. Поистине, самая верная дорога в ад — та, по которой спускаются постепенно, дорога пологая, мягкая, без внезапных поворотов, без указательных столбов». Великое злодейство может ужаснуть и пробудить душу для покаяния; множество мелких и почти незаметных грехов парализуют волю и опутывают душу почти неразрывной сетью.

На этой мысли стоит остановиться поподробнее. Как известно, Льюис хотел написать продолжение «Писем Баламута» — более «классические» письма о духовной жизни, в которых содержались бы советы опытного архангела молодому ангелу-хранителю. Этот замысел оказался для писателя, впрочем, неосуществимым: он не считал себя способным посмотреть на мир глазами ангела.

«Советы беса-руководителя бесу-искусителю надо было бы уравновесить советами архангела ангелу. Без этого образ человеческой жизни как-то скособочен. Но даже если бы кто-то гораздо лучший, чем я, добрался до таких высот, каким слогом он бы писал, в каком стиле? Стиль и в самом деле неотторжим от смысла. Простой совет тут не годился бы, каждое слово должно издавать райское благоухание».

Однако если бы такая книга советов старшего ангела младшему все-таки существовала, она бы непременно содержала и такую рекомендацию: не пытайся сразу и вдруг вдохновить своего подопечного на подвиги картинной добродетели. Конечно, были святые, которые проводили тысячу дней и ночей в молитве, стоя на камне и не сходя с места. Но целью ангела-наставника не должно быть вдохновение подопечного на тысячедневную молитву на камне. Цель состоит в том, чтобы он приближался к Богу; для этого же необходимы не героизм и чудеса, а постоянная и усердная работа над собой. Переворачивая слова Баламута, можно сказать, что самая надежная дорога в Царствие Небесное — та, по которой восходят постепенно, но не сворачивая. Это не картинный подвиг раз в несколько лет, а постоянная работа. Впрочем, для такого совета не нужно писать новую книгу; прямо об этом говорил прп. Антоний Великий: «Злые духи внушают нам ревность о делах, которые мы не в силах исполнить, и заставляют томиться тем, что нам поручено и что на пользу для нас».

Как бесы нас попутали

Конечно, Льюис — это христианский писатель, если можно так выразиться, старой школы. У него есть эссе, посвященное необходимости читать «старые книги», которое изначально было вступлением к переводу трактата святителя Афанасия Великого «О Боговоплощении». Льюис ориентируется на «старую школу», на «старые книги», на «старых богословов», в том числе на святых отцов. И в то же время он обращается к современному читателю и очень хорошо знает его. «Письма Баламута» — фактически пособие по аскетике для мирян, только ориентированное на образованных людей XX века, живущих в светском, секулярном обществе. Применимо написанное и к XXI веку, и в этом, пожалуй, и состоит ценность книги.

Как было сказано выше, «Письма Баламута», конечно, принадлежат к долгой традиции писем к мирянам о духовной жизни — начиная от письма святого Августина к благочестивой вдове Пробе до писем свт. Феофана Затворника. Однако быт и психология образованного горожанина в наши дни далеки от образа жизни римской матроны V века или даже уездной помещицы XIX столетия (пожалуй, матрона и помещица имели куда больше общего между собой, чем с нами). Многие частности и детали практической христианской жизни в полной мере описать мог только наш современник.

Хорошо представляя себе психологию современного человека, Льюис обнаруживает и наиболее характерные бесовские ловушки, с которыми можно встретиться. Так, вопреки моде XX века, повлиявшей в том числе и на православное богословие, Льюис защищает разум, здравый смысл, спокойную и трезвую оценку реальности. А если Льюис их защищает, то Баламут, конечно, будет на них нападать.

Он призывает, чтобы Гнусик постоянно отвлекал подопечного от любых логических построений, в которых присутствует хоть тень здравого смысла. Он говорит:

«Неожиданный посетитель, явившийся как раз тогда, когда он надеялся спокойно провести вечер, или жена друга, болтающая, когда он собирался поговорить с ее мужем, выведут его из равновесия. <…> Они раздражают его, потому что он считает время своей собственностью, и ему кажется, что его обкрадывают. Ты должен ревностно охранять это странное предположение: “Мое время — мое!” <…> Твой подопечный не может ни создать, ни удержать ни мгновения времени, оно дается ему даром; с таким же успехом он вправе считать своими солнце и луну».

Другой пример непоследовательности, к которой Баламут призывает, можно видеть, когда «пациент» попадает в круг циничных интеллектуалов: «Он может, с твоей помощью, прямо-таки получать удовольствие, думая о том, что у его жизни — две независимые стороны. Этого можно добиться, играя на его тщеславии. Он будет наслаждаться по воскресеньям, стоя на коленях с лавочником, и не забывая, что лавочник вряд ли поймет тот изысканный и насмешливый мир, где ему так легко в субботние вечера. С другой стороны, он будет наслаждаться непристойностями и богохульством за чашкой кофе у своих восхитительных знакомых еще больше, так как знает о своем “глубоком” и “духовном” мире, которого им не понять. Ясна тебе суть? Мирские друзья затрагивают одну сторону его жизни, лавочник — другую, а он — совершенный, гармоничный, сложный человек с более широким кругозором, чем все они. Так, изменяя, по крайней мере, двум группам людей, он ощутит вместо стыда подсознательное самодовольство».

Другая характерная деталь: на стадии общения с циничными приятелями Баламут обращает внимание Гнусика на то, что раньше «пациента» нужно было искушать неискренностью и невниманием в молитве. Теперь же, когда душа подопечного постепенно ожесточается, ему самому хочется быть невнимательным на молитве, так что он сам приветствует эти бесовские отвлечения. Это тонкий психологический момент, возможно, многим знакомый: при охлаждении духовной жизни разжигать ее обратно очень не хочется.

Интересным с практической точки зрения является и рассмотрение самой опасной для бесов добродетели — смирения. Что такое смирение? Это отсутствие зацикленности на самом себе, а вовсе не самоуничижение в буквальном смысле.

Баламут сообщает племяннику (тем самым выдавая эту «военную тайну» и нам, читателям), что в адском НИИ пропаганды и дезинформации много работали над тем, чтобы подменить в людском сознании значение слова «смирение»:

«При помощи этого метода мы заставили тысячи людей думать, что для красивой женщины смиренно считать себя уродом, для умного мужчины — считать себя дураком. А поскольку то, во что они старались верить, — явная ерунда, им эта вера не дается, и мы можем до бесконечности вращать их мысли вокруг них самих, ибо они стараются достичь невозможного».

Настоящее смирение, пугающее бесов, состоит не в том, чтобы думать о себе дурно, а в том, чтобы вообще поменьше о себе думать. «Враг даже не хочет, чтобы они сверх меры копались в своих грехах — чем скорее человек после покаяния займется делом, тем Врагу лучше».

Интересно сравнить эти слова с наставлением православного святого — прп. Никодима Святогорца:

«Погрешают те, которые почитают добродетелью чрезмерную печаль, бывающую у них после учинения греха, не разумея, что это происходит у них от… того, что они слишком много надеются на себя и на силы свои. Но этого не бывает со смиренным, который на Единого Бога уповает… Посему и когда впадает в какое бы то ни было прегрешение, хотя чувствует тяготу этого и печалится, однако ж не мятется и не колеблется недоумениями».

Чего умом бесовским не понять

Надо заметить, что, помимо психологии человека, Льюис уделяет немало внимания «психологии бесов», рассчитывая тем самым предостеречь читателя, который может заметить свои черты в образе дядюшки Баламута. В этом смысле «Письма» оказываются своего рода саморазоблачением зла, которое, само того не сознавая, выставляет себя на посмешище.

Бесы, какими их рисует Льюис, очень серьезны, зациклены на себе. В них нет ни того самого смирения, ни даже самоиронии. Достаточно почитать, как Баламут высказывается о «трезвом суровом реализме ада», об успехах научного отдела, о неизбежности торжества преисподней в конце времен, — в его стиле ощутимы отзвуки передовиц партийных газет (хотя отчасти такое впечатление создает русский перевод, придающий Баламуту черты какой-то почти обкомовской серьезности). Вместе с тем при помощи разбросанных в рассуждениях Баламута то тут, то там внутренних противоречий и оговорок Льюису удается показать, что сами бесы — жертвы того же, что они хотят сделать с людьми. Они сами мучаются от того, что лишились рая и получили взамен ничто.

За напускной важностью Баламута легко разглядеть, насколько на самом деле безрадостно и пусто его собственное существование:

«Радость проявляется, когда друзья или влюбленные снова встретятся после краткой разлуки. Взрослые люди обычно придумывают какой-нибудь предлог для смеха в виде шутки. Но та легкость, с которой даже самые пустяковые остроты вызывают в такой момент улыбку, показывает, что не в шутках дело. В чем тут причина, мы до сих пор не знаем. Что-то подобное этой радости выражается в гнусном искусстве, называемом музыкой, и еще что-то похожее, говорят, бывает в раю, на небесах — какое-то бессмысленное и ненужное учащение ритма блаженных эмоций, совершенно непонятное для нас. Такой смех не в нашу пользу, и ему всегда следует противодействовать».

Внимательный читатель увидит здесь признание Баламута: бесы не знают, что такое радость, как она работает и почему людям бывает радостно. Они хорошо понимают феномен развязности, цинизма, даже шутки, но радости понять не могут. Рассуждая о любви, старый черт постоянно возвращается к той мысли, что и любовь бесам, строго говоря, непонятна: «Мы хотим проглотить. Он — отдавать. Мы пусты и хотим насытиться. Он — полнота, неистощимый источник. Цель наша — мир, состоящий из людей, захваченных отцом преисподней: Враг жаждет, чтобы все люди соединились с Ним и при этом каждый остался неповторимой частицей».

На протяжении нескольких писем он повторяет эту мысль с разными вариациями («Помни, что Он действительно любит этих маленьких насекомых и до смешного ценит неповторимость каждого из них»). Чуть дальше по ходу переписки мы узнаем, что Гнусик доложил в тайную полицию ада о страшном мыслепреступлении дядюшки: Баламут сказал, что Господь действительно любит смертных, в то время как «трезвый реализм ада» провозглашает, что любить невозможно, любви не существует, любовь — это ложная концепция. Бесам непонятно, чего Бог хочет от людей и зачем Он их создал, раз Он никак не может их использовать. Последнее письмо Баламута заканчивается этой мыслью: «Если бы мы только могли разнюхать, чего Он в действительности хочет! Увы, это знание, само по себе столь ненавистное и неприятное, необходимо для нашей власти. Иногда я просто прихожу в отчаяние».

Идеальная модель человека, которого хочет сделать из «пациента» Баламут (лапками патологического неудачника Гнусика) — это человек напыщенный, серьезный, гордящийся высокими знакомствами, презирающий тех, кто ниже его, обидчивый, мелочно придирчивый, ворчливый, не понимающий ни любви, ни радости. Хотя это не проговаривается Льюисом прямым текстом, но легко заметить, что этот портрет и сам Баламут похожи как две капли воды. Хотя бесы и считают себя возвышенными духами тьмы, на практике легко увидеть их мелочность. Понятно, что от беса не приходится ожидать особо глубоких интересов. Однако диавол, изображенный Льюисом, не просто зол, он еще и мелок и пошл; он хочет сделать из человека ничтожное существо, потому что он сам таков.

Почему бесы – мелкие

Отметим, что в изображении адского мира «Письма» не опускаются до откровенной карикатурности. Карикатурный образ бесов выгоден для них самих, поскольку позволяет замаскировать их реальное существование: «Не думаю, что тебе очень уж трудно обманывать пациента. “Черти” — комические персонажи для современных людей, и это поможет тебе. Если какое-то смутное подозрение забрезжит в голове подшефного, покажи ему изображение существа в красном трико, убеди его, что, поскольку в такое существо он верить не может, он не может верить и в тебя».

Такого нелепого представления о бесах Льюис не одобряет. Демоны в «Письмах Баламута» смешны, но не комичны. Это «ад всесмехливый», как сказано в православном богослужении. Как известно, «ад всесмехливый» назван так не потому, что он над всем смеется (и уж тем более не потому, что в нем бывает смешно или весело); нет, ад достоин посмеяния в силу своей ничтожности, пошлости, низости и неизбежности его конечного поражения. В этом смысле бесы «Писем Баламута», конечно, «всесмехливы»: в их образе нет ничего возвышенного или романтического, но нет и откровенной клоунады.

Характерный пример можно найти в письме, которое посвящено возлюбленной «пациента»: когда тот влюбляется в очень милую девушку-христианку, Баламута охватывает приступ такой ярости и ненависти, что он превращается в многоножку и не может дописать письмо (за него дописывает секретарь). Это отсылка к сцене из поэмы «Потерянный рай» Мильтона, в которой дьявол и его свита из бесов превращаются в змей, драконов и чудовищ:

«Враг хочет молвить, но его язык

Раздвоенный шипеньем отвечал

Раздвоенным шипящим языкам.

Его сообщники по мятежу

Отважному равно превращены

В ползучих змиев! Свистом весь чертог

Стозвучным огласился…»

Легко заметить, что язык Мильтона и его образы наделены определенной мрачной возвышенностью, но вряд ли можно назвать возвышенной многоножку — она не комична, она отвратительна. Льюис убежден, что «трагически-благородного» зла не бывает, что зло мелочно и обречено быть ничтожным.

Если вдуматься, это довольно важное наблюдение. Так, самый романтически-трагический злодей в русской литературе — это Демон из одноименной поэмы Лермонтова, «печальный дух изгнанья». Однако, в сущности, каковы его поступки в поэме? Наплел несчастной Тамаре с три короба, соблазнил ее и бросил. На самом деле демон, если мы очистим его от крыльев, рогов и пейзажей Кавказа, — просто светский хлыщ, который растлил хорошую девушку и бросил ее.

Одним словом, показывая низость зла, Льюис не только пытается намеренно принизить бесов, разрушив романтический образ сатаны, но и прослеживает серьезную закономерность: глобальное, большое картинное зло почти всегда сопровождается мелкой подлостью. Нельзя быть большим злодеем и не быть мелким подлецом.

Мы уже неоднократно обращали внимание на параллели между сюжетами «Писем Баламута» и святоотеческими творениями. Есть такие пересечения и в трактовке Льюисом «бесовской психологии». В финале одного из писем Баламут говорит: «В настоящее время Враг с присущим Ему педантизмом говорит “Мое” на том основании, что Он все сотворил. Отец наш надеется тоже в конце концов сказать “мое” обо всем, но по более реалистической причине — потому, что мы победим».

С одной стороны, это почти политический лозунг — передовица адской газеты «Кривда». С другой — идея, что дьявол надеется обо всем на свете сказать «мое!», потому что уверен в победе бесов, удивительным образом перекликается со словами блаженного Феофилакта Болгарского, известного толкователя Священного Писания: «Когда с пришествием Господа диавол ясно узнал, что ему и ангелам его предлежит и уготован “огонь вечный” (Мф 25:41), с тех пор он непрестанно строит верующим ковы, желая многих сделать общниками своего отступления, чтобы не одному терпеть бесславие осуждения и в этом находить холодное и злобное утешение». Сама формулировка «холодное и злобное утешение», как кажется, очень созвучна образу бесов в «Письмах Баламута».

Последнее искушение

Вернемся к тексту книги. После того как Гнусик потерпел поражение в нападках и на плоть подопечного, и на его интеллект, и на его волю, не смог расстроить отношения с христианскими друзьями и с барышней, в которую он влюблен, Баламут предлагает Гнусику последнее искушение. Оно связано с участием «пациента» в гражданской обороне: он тушит «зажигалки», ликвидирует последствия бомбардировок и так далее.

Совет старого беса таков:

«Вероятно, сцены, которые он увидит, не дадут тебе материала для нападения на его разум — твои же прежние неудачи привели к тому, что сейчас это уже не в твоей власти. Но есть способ напасть на чувства, который еще можно попробовать. Когда он впервые увидит останки того, кто раньше был человеком, заставь его почувствовать, что “вот таков мир на самом деле”, а вся религиозность была одной фантазией».

Баламут рассуждает о том, что при встрече со страданием нужно заставить человека поверить, что это и есть настоящая жизнь и иной не существует. Нужно убедить «пациента», что радость, счастье, красота не более чем субъективные переживания, а ужас, боль и страх являются единственной подлинной реальностью.

Именно этим — разочарованием в самой жизни — Баламут предлагает погубить подопечного на последнем этапе. А ведь это перекликается с предельным вопросом всего богословия ХХ века: как возможно верить в Бога в мире, в котором столько страдания? На страницах «Писем» Льюис не пытается разрешить этот вопрос в философском ключе, но предлагает своего рода «ответ жизнью».

Сам Льюис принадлежал к поколению Первой мировой войны. Он пережил те самые «мясорубки», сидел в окопах в грязи, но — и этим он отличался от многих представителей своего поколения — для него война не стала источником цинизма и разочарования в человеческой природе. Даже на войне он предлагает видеть не только кровь, ужас и смерть, как хочет того Баламут. Христианская точка зрения на мир состоит в том, чтобы разглядеть даже в столь темные времена проявления благородства, мужества и других лучших качеств человеческой натуры.

В этом смысле характерен отрывок из другой важной книги Льюиса — «Просто христианство». Он пишет: «Я часто думаю, что бы случилось, если бы, когда я был на фронте во время Первой мировой войны, мы с каким-нибудь молодым немцем одновременно убили друг друга и сразу же встретились после смерти. Знаете, я не могу себе представить, чтобы кто-то из нас двоих обиделся, рассердился или хотя бы смутился. Думаю, мы просто рассмеялись бы над тем, что произошло».

Мировосприятие Льюиса исполнено радости и надежды, причем это не наивный и легковесный юношеский оптимизм, а выстраданное и выношенное в сердце христианское упование. Если взгляд Баламута безнадежен и пуст, то Льюис верит в возможность спасения и обращения к Богу в любой момент и в любой ситуации. Он верит в покаяние и исправление, в победу жизни над смертью, добра над злом и Бога — над адом.

«Письма Баламута» — возвышенная и оптимистичная книга. И в этом ее главная ценность, особенно для мрачных времен.